Ничего себе! Это он-то нехороший? Дали бы ей сейчас вместо него штангу подержать, мы бы на нее посмотрели.

Погремушка поднимается с пола, вытирается о мамин подол и опять тычется ему в усталую ручку.

Но с ним этот номер не пройдет, и он снова швыряет ее на пол.

Мама уже знает, что ее ребенок – очень упрямый человек.

И он сам тоже это знает и понимает, как настоять на своем, потому что сила воли у него – о-го-го какая. Прямо как у отца. А тот, между прочим, всю страну в кулаке держит, не то что погремушку какую-то.

Пока держит, а потом может и выбросить, если надоест. Он великий, ему все можно.

Погремушка опять поднята, но мама сдалась и пытается дотянуться до коляски, чтобы припрятать там игрушку до лучших времен.

Но не тут-то было. Вот как раз сейчас, когда ему ее не дают, она ему очень понадобилась. И он начинает заливаться призывным ором, старательно растягивая гласные, как ему запомнилось из путешествия в поликлинику.

Мать снова сдается и возвращает погремушку в протянутую руку. Опс, а мы ее бросим на пол.

И он снова гулит и смеется. Как же это забавно – мучить взрослых и заставлять их плясать под свою дудку!

Да нет, он, конечно же, делает это не со зла. Он просто такой веселый любопытный малыш, и ему нравится экспериментировать с жизнью и всем, что она ему подставляет в качестве объектов его личного тренинга.

– Ваша очередь, – подсказывает чья-то чужая мать его матери.

И они встают и вплывают в кабинет. Вернее, она-то идет, а он вплывает в ее объятиях.

В кабинете запах лекарств, и ему это не нравится.

Он морщит носик и отворачивается к двери, словно показывая: а пошли-ка обратно, тут фу как нехорошо.

Но никто его не понимает, а мама послушно выкладывает его на маленький столик, где его разденут, осмотрят, а потом вколят ему в плечо какую-то фу-фу-фу.

– Первое время он может быть вялым, – предупреждает медсестра. – Но вы не беспокойтесь, это нормальная реакция.

– Хорошо, спасибо, – говорит мама, радуясь, что укол уже позади и можно возвращаться домой.

Потому что в последнее время на улицах и в учреждениях она чувствует себя как-то неловко.

Малыш тупо смотрит в сторону. И не засыпает вроде, но и не любопытствует, не пытается вычмокать все доступные ему звуки, запахи, картинки и вкусы.

Ну он же и может быть вялым первое время. Ее же предупредили, что это вполне нормально.

Они едут домой. Но весь обратный путь ребенку скучно.

Вот снова просверкнула над головой птичка, как стрелка.

Она даже будто замедлила полет и замерла на мгновение, так что ее очень хорошо видно из-под колясочного козырька.

Но он не видит.

Мимо проходит хромой, подволакивая ногу.

Он издает звуки, еще более интересные, чем дядька со свистящими башмаками. Но почему-то малыш не вслушивается, ему совсем неинтересно.

И погремушка лежит рядом с ним, упираясь своим пластмассовым цветным боком прямо в его большой пальчик.

Но он не тянется и не пытается схватить.

Спи, малыш. Может быть, после сна ты оживешь и воспрянешь духом?

Мама, как обычно по вечерам, будет купать тебя в маленькой ванночке, где плавают сразу пять резиновых утят.

И бабушка с дедушкой будут соревноваться за право подержать тебя и потетешкать.

И даже дядя, который редко бывает дома, если вдруг заглянет, то обязательно схватит, будет подбрасывать тебя к потолку, и ловить, и пихать, и тискать – на это он любитель.

Но тебе почему-то все равно.

И тебе вообще-то уже давно пора менять подгузник, но ты не сигнализируешь об этом забывчивым и нечутким взрослым. Эта неприятная тебе раньше прелость почему-то уже не раздражает.

В общем, если сами догадаются, то поменяют. А если нет, то и так сойдет.

– Он почему-то больше не тянется к игрушкам, – жалуется его мать своей матери. – А если я ему всовываю их в руки, может их держать часами, даже не глядя и не делая никаких движений.

Она беспокоится. Ведь первое время, о котором говорила медсестра, уже давно прошло. Пора бы ему уже стать прежним, веселым, шумным и упрямым.

– Может, отведем его к врачу? – хмурится бабушка.

– Но в остальном он кажется совсем здоровым, – говорит мать. – Ест хорошо, прибавляет в весе.

– Но он не улыбается.

– Да, не улыбается. А раньше улыбался так часто.

И сама не зная почему, мама плачет.

Он тоже не знает, да ему и все равно, что там вытекает у нее из глаз.

Ему вообще все равно.

Потому что на нем и его ровесниках уже опробовали новую вакцину.

Хитрую такую разработку министерства здравоохранения – вакцину, подавляющую волю. Или, как они ее называют, «вакцину послушания».

Человек, который ничего особо не хочет, ни к чему не стремится, не имеет никаких волеизъявлений, так удобен в обществе.

И если для профилактики вколоть ему нужный состав в плечико в самом раннем детстве, то потом даже и воспитывать не надо будет. Он сам вырастет таким, каким надо государству.

– Малыш, ну возьми уточку, – рыдает мать над полной ванночкой.

Малыш слушает, как плещется вода: «фллл-фллл». Но даже не пытается повторить эти звуки.

Полифония жизни его больше не интересует.

Заседание кабинета министров, как всегда, начиналось на пределе нервных возможностей присутствующих.

Первым должен был докладывать министр здравоохранения, и, вероятно, именно поэтому он выглядел сегодня настолько нездоровым.

Цвет его лица заметно подпортился за последнее время. И глаза бегали тревожно, изобличая человека, который всегда настороже, всегда ожидает подвоха.

А может быть, все дело было просто в том, что он знал кое-что, чего остальные еще пока не знали? Потому и покрывался испариной и поминутно прикладывал к лицу несвежий уже платок.

Воплощение этой пока не раскрытой его коллегам тайны в данный момент лежало в его портфеле – в небольшом плоском металлическом контейнере, простерилизованном изнутри.

Портфель стоял рядом с креслом на полу. Он как вошел, сразу поставил его там и больше не касался.

Так откуда же у министра это ощущение тяжести и дрожь в коленях? Как будто секретный груз прижимает его к земле, мешает пошевелиться.

А ведь сейчас ему вставать и читать доклад. Только сможет ли он подняться? Не рухнет ли обратно в кресло, которое засасывает его в себя, душит – вот-вот убьет и переварит?